Борис Ганаго - И дана была встреча... [Сборник рассказов]
— Давай позвоним, — она набрала номер.
После разговора тетя Поля заплакала:
— Плохо с мамой, Ваня. Ее готовят к операции.
Тут заревел и я.
— Дети, какие вы жестокие, — вытирая слезы, приговаривала тетя Поля, — не бережете своих родителей. Ничего вокруг не видите, кроме своих желаний.
Она ушла. Я остался один, и мне стало страшно. Ведь никого у меня нет, кроме мамы, — ни отца, ни бабушки, ни дедушки… Вдруг с ней что-нибудь случится, как же я буду жить?
Став на колени перед иконами, я плакал и молился, просил Бога сохранить маму, обещал забросить дурацкие игры и во всем ей помогать.
Молитвы и слезы немного успокоили меня. Я поел и лег спать. Но сон не шел. Мне вспомнилось детство.
Вот я маленький, мама провожает меня в детский сад, по дороге что-то рассказывает, а возвращаясь домой, я делюсь с ней своими новостями. Вечерами она готовит ужин или шьет и просит меня что-нибудь ей почитать. Укладывая спать, сочиняет какую-нибудь сказку.
Желание быть вместе с мамой сохранилось, и когда я пошел в школу. Я любил выполнять уроки, сидя с ней за одним столом: учил вслух заданные стихи, советовался, выполняя домашние задания.
В выходные дни мы ходили в парк, ездили в лес, вечерами играли в шахматы. Я часто бывал в театре. Мама работала там — шила актерам костюмы. Почти каждый месяц мы исповедовались и причащались.
А в пятом классе я подружился с Игорем. Его родители часто задерживались на работе, и тогда он звал меня к себе или приходил к нам. Мы радовались каждой встрече, быстро выполняли домашние задания, и начинались бесконечные разговоры — о прочитанных книгах, нашем будущем, планах на лето. Мы мечтали, решали шахматные задачи…
А потом Игорю родители подарили компьютер, и все переменилось… Игры захватили нас, они стали нашим основным занятием. Мы забывали обо всем и, конечно, о домашних заданиях. Наши разговоры теперь сводились к нескольким фразам.
Я стал хуже учиться не только по математике, но и по любимой литературе, приходил в школу неподготовленным. Мама не понимала, почему я так изменился, пыталась поговорить со мной. Ее вопросы меня раздражали, и я старался поскорее уйти из дома.
Иногда я замечал, что мама стала часто лежать на диване, на столе появились какие-то лекарства, румянец на ее щеках сменился бледностью, но я смотрел и не видел, объясняя это состояние простой усталостью. Как же я был слеп!
Через три дня маму разрешили навещать. Когда я вошел, ее лицо озарилось улыбкой:
— Ванюша, мой дорогой и любимый мальчик, как я рада тебя видеть!
И ни слова упрека… Слезы хлынули из моих глаз. Я бросился к ней и, обнимая, бессвязно повторял:
— Мама, мамочка, прости меня, прости…
Стрелочник
Жена бушевала:
— Никому ни слова! Понял?! Никому! Ну, посуди сам, куда ты пойдешь, куда-а-а?! Ведь ничегошеньки делать не умеешь, лишь инструкции исполнять — и все! Так куда ж ты? Да еще со своим здоровьем?
А какой скандал будет! Какой скандал! До ЦК дойдет! Еще бы — бывший райкомовец, цензор республиканских изданий в церковь ходит! Как миленького из партии попрут. Мало того, в психушку упекут, статью пришьют! Ох, горе мое, горькое… — она не могла сдержать слезы. — Да и меня с работы выставят. Я же работник исполкома. Как можно жене верующего дела района доверять?! И не просто сократят, а все шлюзы перекроют. Куда мне тогда? На что жить будем?! И кто это тебя с толку сбил? Кто?!
— Сам.
Такого быть не может. Должен быть кто-то, чтоб так жизнь перевернуть. Кто?!
— Бог.
— Не темни!
— Я, наоборот, наконец к свету стал пробиваться.
— Ну, допустим, допустим. Поверил — ладно. Это дело твое. Но пусть все останется по-прежнему. Молись потихоньку, чтоб никто не знал.
— Нет, милая, нет… Посмотри, что натворили, что натворили… Лучших крестьян — в Сибирь. Цвет народа — ученых, поэтов, полководцев, мыслителей, духовенство — всех уничтожили. Страну превратили в Гулаг, взорвали церкви, монастыри…
— Тебе нельзя так волноваться.
— Грех пытались сделать нормой. Закрыв церкви, лишили народ покаяния, обрекая его на вечную гибель…
— Успокойся, успокойся…
— Ты призываешь меня молчать? Из-за куска хлеба?!
— Тише, тише!
— Ну да, казалось бы, какая разница написать слово «Бог» с маленькой буквы или с заглавной? Пустяк! А то и просто вычеркнуть, будто его и не было. То самое Слово, благодаря которому возникла жизнь. Это так просто. Одно движение, и ты — Иуда, растлитель душ. За тобой вычеркнут из своих мыслей это Слово миллионы. А как жить без Бога, без души? Только инстинктами, телом, как животные?
— Чего так раскипятился? Кто верит газетам, радио? Ты-то тут при чем?!
— При чем, дорогая! Каждый втянут в ложь. И я следил за тем, чтоб хоть кроха правды не проскользнула в грандиозную картину лжи. А отец лжи — дьявол. Я больше не хочу быть служителем сатаны!
Ни уговоры, ни скандалы, ни слезы не помогли. Он подал заявление в партком: «Прошу рассмотреть вопрос о возможности моего дальнейшего пребывания в партии в связи с моими новыми убеждениями».
Парторг, прочтя, посоветовал:
— Забери! Что у тебя в голове, никто не знает. Верь сколько хочешь, только помалкивай в тряпочку. А то и нам достанется! Как просмотрели?! Где ваша идеологическая бдительность? Столько лет на такой должности! Забери, забери…
— Нет. Не заберу.
— Ну, дорогой, пеняй на себя!
— Как Бог даст!
Все было так, как предсказывали. Рассмотрели на партсобрании, в высших инстанциях, и, конечно, полетел он из партии и с работы. Хотели в психушку отправить, да жена сумела сгладить ситуацию.
Но работать надо. Кушать-то каждый день хочется. И подался наш правдоискатель на железную дорогу в стрелочники.
Казалось бы, нехитрое дело стрелки переводить. Но от их положения зависит направление — куда, к какому финалу прибудут мелькающие пред тобой судьбы. Достигнут ли они благих целей или впереди катастрофа, гибель. Одно движение и…
Однако работа стрелочника оказалась ему не по силам. Он не мог справляться со снежными заносами, даже вместе с женой. Еще затемно она добиралась к сторожке в шубке с меховым воротником, в сапожках на высоких каблучках и пыталась разгребать сугробы.
Однажды за таким занятием и в таком виде на переезде ее увидело начальство:
— Здравствуйте! Что вы тут делаете?
Пришлось все рассказать. Может, тронуто было сердце высокого чина, может, какие-то другие причины свою роль сыграли, но ее на работе оставили. Закрыли идеологические очи.
А у него проблемы с работой были. Часто он думал, куда бы свои силы направить. Однажды ему пришла на ум любопытная ассоциация. Он увидел сходство работы стрелочником со своей прежней должностью цензора.
Правя рукописи, он тоже придавал направление, но не поездам, а мыслям, движению чувств и сердец. Вот только куда он их направлял?
Теперь стрелками автоматы «дирижируют». Да что там стрелки? В людей чипы вставляют и командуют ими, не спрашивая согласия. А направления-то всего два… Лишь Бог спасти может.
Как бы хотелось ему, духовно прозревающему, всех, прежде им обманутых, теперь переориентировать с временного, земного на небесное, вечное. С плотского, тленного — на духовное, бессмертное.
Его звал храм. Каждое воскресенье он бывал на ранней службе, вечерами читал Священное Писание, творения святых отцов. И молился. Много молился.
Прошло время, и он устроился работать сторожем в церкви. Потом стал звонарем, псаломщиком, диаконом.
Еще в период его метаний жена при встрече с митрополитом пожаловалась на несговорчивость мужа. Владыка ответил неожиданно:
— Сама матушкой будешь!
— Я? Я?! Никогда!
Но… Теперь она — матушка, а он — священнослужитель. От имени Господа сообщает о прощении наших скитаний и подсказывает божественное направление. Захотим ли мы услышать спасительные советы, зависит от нас.
Каждый сам себе стрелочник…
Можно ли в это поверить?
Зимний вечер. За окнами сугробы. Семья собралась в деревенском доме, вся в одной комнате.
Стемнело. Хозяин зажег лампу. Малыши забрались на печь, кто постарше разместился вокруг стола. До ночи еще далеко. Нет ни радио, ни телевизора. Чем заняться в долгие вечера? Женщины шьют, мужчины что-то чинят.
Отец достает старинную книгу. Явилась задумчивая тишина. Одни слушают, устремив взгляд куда-то за пределы избы, другие, окунувшись в себя, прикрывают глаза, кто-то рукодельничает.
На этой книге вырастали отцы и деды. В ней искали ответы на исконные вопросы: кто они, чьи потомки, для чего созданы, какими им задано быть.
В вечер, о котором идет речь, с этих заветных страниц возникал образ странного человека. Он не имел ни кола, ни двора, ни крыши над головой, ни даже одежды в лютый мороз.
